В этом году отмечает свой 60-летний юбилей Ангарский электролизный химический комбинат. Наш город стал второй родиной для его первостроителей, самых светлых голов, которые когда-то приехали в Ангарск продвигать технологию будущего – атомную промышленность. Сегодня эти головы – наша интеллектуальная элита – уже совсем седые. Но ветеранам-атомщикам есть что рассказать и чему поучить нас, своих потомков.
Вадим Молодин – человек уникальный. Он был одним из тех, кто запускал разделительное производство на АЭХК, как говорится, с нуля. Был в первой пусковой смене электролизного завода. Сегодня ему 85 лет. Но память по-прежнему свежа. Он может легко перечислить фамилии тех, с кем был в первой пусковой смене. – Вадим Григорьевич, вы правда помните своих первых сослуживцев? – Конечно. Ершов, Дружинин, Рысухин (наш начальник смены), Хренков, Нохрин. И я, инженер-технолог. Вот вместе и пускали разделительное производство. Я приехал в Ангарск (а точнее, на почтовый ящик 79) в 1958 году из Свердловска-44. Тогда производство только развивалось. Были построены корпуса 1 и 2. Из Ленинграда поступало оборудование. Его быстрыми темпами собирали и монтировали. Диффузионные машины занимали просто огромное пространство – цеха были километровой длины. В каждой серии в одном цехе было 22 машины. И таких серий на цех – 78. Попутно строились еще два корпуса. Естественно, очень нужны были рабочие руки. Вот нас, молодых специалистов, и привлекали в Ангарск отовсюду, со всех концов страны.
– Вы учились в Свердловске. А откуда родом?
– Я родился в селе Казаткуль Татарского района Новосибирской области в 1931 году. В 1938-м, как и многих тогда, моего отца раскулачили. Тяжелым было детство. Семья перебралась в село Краснотуранск Новосибирской области. Вроде начали обживаться, но грянула война. Отца в первых же рядах призвали в армию. Мать осталась с нами – четырьмя детьми. Старший брат стал кормильцем семьи, а я ему помогал. С детства был приучен к труду. Мы думали, скоро все кончится и отец вернется. Но в 1942 году пришла похоронка – под Москвой отец погиб. А в 1943-м в армию призвали брата. Умерли бы мы с голоду, но нас взял к себе дядя. У него были только жена и ребенок. Однако в 1944 году призвали в армию и дядю... Остались женщины и дети. Работали мы на колхозных полях без продыху, и потому учиться было особо некогда. В 6 классе я на второй год остался – не до учебы было. Но к концу школы выровнялся в оценках – «троечки», «четверочки». Отличником так и не стал.
– Как же удалось поступить в такой серьезный вуз, да еще на физика-ядерщика? Туда, наверное, элиту брали?
– Мне мать говорила, что не стоит пробовать – лучше, мол, в педагогический или медицинский, там конкурс меньше. Да и от дома не так далеко. Но мне в школе нравилась физика. И я решил «штурмовать» Свердловский политехнический. Как оказалось, не зря. Спасли меня на поступлении две вещи. Во- первых, наши педагоги. В сельской школе Краснотуранска в войну работали эвакуированные из блокадного Ленинграда учителя. Они- то и преподавали нам, как выяснилось, по высшему разряду. Так что наша «тройка» дорогого стоила. А во-вторых, так получилось, что уже после гибели меня выручил отец. Мне, как сыну погибшего фронтовика, полагались льготы при поступлении. Так я и прошел на физфак, сдав экзамены (чего от меня, если честно, не ждали), пусть и с тройка- ми. Ну а в очередной раз мне повезло, когда именно в тот год, что я поступал, на факультете физики открыли факультет атомной промышленности. Многие раздумывали – стоит идти или нет. А я сразу пошел и написал заявление. Комиссия долго думала. Даже школьный аттестат попросили принести. А там «пятерок»-то нет... Ну все, думаю, не возьмут. Но сказа- ли писать автобиографию, а потом сообщили, что зачислили!
– Поступить было непросто. А учиться?
– Ой, сложно. Но я брал упорством. После учебы не гулять шел, а в библиотеку. По много раз читал тему, чтобы запомнить. И еще на экзамен всегда заходил только первым... Правда, это не всегда спасало. Приходилось пересдавать. Помню, как-то мы в группе геологов временно учились. Мне у них сильно понравилось! Ну и мода ведь тогда на геологов была. И я пришел на факультет просить – может, переведете в геологи? Так мне там сразу дали понять, что мы, атомщики, люди государевы. Фактически военнообязанные. И никаких там вольностей вроде бегства в геологи никто не позволит. Да я потом и сам пожалел, что даже заикнулся об этом. Диплом я защищал на факультете. Был там один аспирант, который кандидатскую писал про центрифужный метод обогащения. Это сейчас на всех атомных производствах и на АЭХК тоже центрифуги стоят – а тогда это только научной разработкой считалось. Так вот аспирант разработкой новой технологии занимался. А я (для сравнения) писал об уже существовавшем на тот момент диффузионном способе обогащения урана.
– А как попали в Ангарск?
– Как и все на нашем производстве, наверное, – из Свердловска-44. За лучшей жизнью. За новыми достижениями. В Ангарск я при- ехал уже с супругой. Нам дали комнату в 107 квартале, на улице Мира. Ведь Юго-Западного района, нашего «квартала», еще не было. Правда, в первое время было очень смешно. Мы приехали в трехкомнатную квартиру, а свободных комнат там нет. Заняты все. И нас поселили... на кухне! Вот так первое время и жили. Зато потом буквально по-королевски – когда сдали кварталы А и Б, всем сотрудникам АЭХК старались выделить там жилье. Тогда у нас как раз сын родился, и мы получили двухкомнатную квартиру в квартале Б. Представляете – в 1959 году! Получается, почти 60 лет тут живем. Здесь выросли сын и дочка. Здесь до самого послед- него дня жила моя супруга. Ее не стало в 2013 году.
– А прав ли был Виктор Новокшенов в своем стихотворении про «неизвестные города»? Секретность была? «За забор» не выпускали?
– Ну, максимальная секретность была в Свердловске-44. Но и в почтовом ящике 79, в Ангарске, все было серьезно. Инструктажи велись постоянно: мол, не болтать, на вопросы о работе отвечать так-то. Особенно когда мы жили в 107 квартале. Это уж когда в свой, атомный, район переехали, стало проще. Все соседи с одного производства. Никто лишних вопросов не задает. Да ладно вопросы… Одно время даже шептаться боялись по любому поводу. Ведь ядерный щит строили, а не макаронную фабрику.
– Кем начинали свою карьеру на комбинате вы? И кем в новом городе устроилась работать ваша жена?
– Многие приезжали семьями. И все находили работу в нашем молодом городе. Супруга моя устроилась медсестрой в МСЧ-28. А я пошел инженером-технологом на производство. Работа была сложная, аварийная. Технологии новые, неопробованные. Но мы старались любую аварию устранять в зародыше, минимизировать вред. Я, кстати, живой свидетель той самой аварии в холодильном цехе, про которую рассказывается в книге о Викторе Федоровиче Новокшенове, нашем первом директоре. Из первых уст могу поведать, как это было, как директор стал героем. – Пожалуйста, расскажите! – Пришла в холодильный цех емкость с сырьем. А на ней вентиль не открыли. По идее, содержимое от утечки должен был еще сифон защищать – а он возьми да лопни... Я как раз принял смену. А в цехе ад кромешный. Все мечутся. Газ радиоактивный сифонит. Окна закрыли, вентиляцию перекрыли, чтобы радиация не распространилась. Но внутри цеха-то ужас что! Прибежал сам Новокшенов: «Что вы стоите?!» И главный инженер вместе с ним. Новокшенов кричит: «Давайте мне противогаз!» Побежали за противогазом. Принесли. А он его швыряет: «Что это?!» И еще пару слов. Непечатных. Тут надо объяснить: противогазы у нас были простейшие, с угольным фильтром. Они даже от обычного газа так себе защищали. А тут радиация... В Свердловске, откуда и Новокшенов приехал, были изоляционные противогазы, полностью герметичные, с подачей воздуха из баллончика. По сравнению с ними ангарский противогаз совсем не защищал. Короче, плюнул он. Схватил марлю, полил водой – и на лицо себе. Вроде и то лучше, чем противогаз ваш. И туда полез. Нашел место прорыва. Вышел, намочил халат и скомандовал: «Инженер, начальник смены, механик – за мной!» И все покорно пошли за ним. Дыру затыкать. А уже потом обогрев отсекли и вентиль закрыли. Двое суток ликвидировали последствия аварии, мыли цех. И все это время Виктор Федорович был с нами. (После уже выяснилось, что директор «схватил» 17 доз радиации. Он наполовину потерял зрение. Но распространения радиоактивного загрязнения за пределы цеха не допустил – авт.)
– Потом выяснили, кто недосмотрел? Ведь героизм одного – это часто попустительство или халатность другого...
– Да, конечно. Но я думаю, что виной аварии стал не конкретный человек, а общая ситуация. Тогда же с Кубой была большая дружба. Необходимо было ядерное оружие, чтобы противостоять США. Вот и гнали производство в хвост и в гриву. Оборудование не справлялось, не то что люди. Но после той аварии разбирательство было серьезное. Приехала комиссия из Свердловска – и давай всех снимать с руководящих должностей налево и направо. Основной штат весь заменили у нас на новый. На одном спасибо – директора нашего оставили. Ведь мы за него горой были. Новокшенов очень много сделал для нас: жилье дал, садики, школы, дворец культуры, стадион построил. Я вот лыжи любил – да это счастье было кататься! На лыжной базе вечером освещение. Пришел после работы – и езди, поправляй здоровье! Очень жаль, что из-за той аварии Виктору Федоровичу Звезду Героя Соцтруда не дали. Хотя все подозревали: Звезда на комбинат уже «выписана». Выписать-то выписали, а вручить именно Новокшенову – никак. Вот и велели найти кого- то достойного на производстве. Долго совещались и нашли прибориста Ивана Моторного. Он с Виктором Федоровичем еще в Свердловске работал. Из рабочих, достойный человек, конечно, ста- рой закалки. Вот ему Звезда и досталась.
– А вы какую карьеру сделали?
– Да я как-то в руководители не стремился. Хотя больше 10 лет был начальником смены. Тяжелый это труд. За все отвечаешь. За любую ошибку в твоей смене премии лишали. Я человек спокойный, потому долго держался. Но потом все же попросился на место попроще – в технологическую службу. А уж когда пенсию выработал, вообще пошел в цех. Там мне проще было. На пенсию я вышел в 1999 году. С 47-лет- ним трудовым стажем на АЭХК. Мне уже 68 было. Хватит, поработал, пора и на заслуженный отдых.
– Дети ваши не продолжили династию?
– К сожалению, нет. Дочь работала на АЭМЗ, потом предприятие разорилось, пришлось работать по частникам. Сын тоже не пошел на комбинат. Внуков, к сожалению, не нажили. Поэтому можно сказать, что, наверное, я первый и единственный атомщик в нашей семье. – Помогает ли вам предприятие сейчас? – Конечно! Вот если бы не наш фонд «Милосердность», то я бы вас сейчас и не слышал. Помогли мне – слуховой аппарат приобрели и установили. А то я сильно слух потерял. Зато теперь вот – как в молодости. Ну и конечно, в профилакторий хожу, поправляю здоровье. В этом году меня спросили: пойдете? Обязательно, говорю! Так что спасибо комбинату за все. Мы на нем честно отработали. За трудовую книжку не стыдно. А теперь он нас, стариков, поддерживает.